Сергей Маркедонов
Несмотря на результаты исламской революции в Иране, общество и элиты трезво смотрят на международное положение Тегерана.  
ПРЕМИУМ
2 мая 2014 | 08:00

Мир, как его видит Тегеран

Значение Ирана в современной международной политике невозможно недооценивать. Тегеран ведет игру сразу на нескольких досках - Ближний Восток, Средняя Азия и Афганистан, Каспийский регион и Кавказ. Иранский «ядерный вопрос» и открытое недовольство системой однополярного мира повышают капитализацию Тегерана на международной арене. Они превращают Иран из государства, претендующего на роль региональной державы, в игрока мирового значения. В этой связи крайне важно понимать те представления, которые аккумулируются, обсуждаются и предлагаются для практической реализации в иранском экспертно-аналитическом сообществе. Это тем более важно потому, что в отличие от американских, европейских или турецких политологов иранские специалисты намного хуже представлены в российских академических и публицистических изданиях, на конференциях и «круглых столах».

Прекрасная возможность «включенного наблюдения» представилась для автора этого комментария после приглашения выступить с серией лекций и принять участие в дискуссиях в ведущих центрах в Иране (Центр стратегических исследований, Институт международных отношений при Министерстве иностранных дел Исламской республики, Институте гуманитарных и культурных исследований, а также Международном центре проблем мира). В круг дискуссионных тем входили положение дел на Кавказе, Ближнем Востоке, украинский кризис в контексте противоречий между Россией и Западом, российско-иранские отношения и их перспективы.

Перед тем, как сформулировать выводы по итогам своего экспертного наблюдения, хотелось бы обозначить один принципиально важный тезис. Во-первых, не стоит преувеличивать степень влияния идеологических догм на иранское экспертное сообщество (как, впрочем, и на всю повседневную жизнь). Исламский характер республики прекрасно совмещается с повышенным вниманием и уважением к древнеперсидскому наследию, не имеющему никакого отношения ни к революции 1979 года, ни к одной из ведущих мировых религий. Достаточно сказать, что на площади, носящей имя имама Рухолла Мусави Хомейни, расположен монумент, посвященный эпохе Кира Великого. Традиционно привлекательными объектами для туристов остаются дворцово-парковые комплексы «Голестан» и «Саадабад», служившие резиденциями и средоточиями политической деятельности персидских (а с 1935 года иранских) шахов, начиная от Сефевидов до Пехлеви.

Представления о строго идеологическом характере иранской политики укоренились в США и в Европе, начиная с 1979 года по многим причинам. Здесь надо принять во внимание и личностный фактор, и переоценку харизматического аятоллы Хомейни, и влияние советологии. Эта специфическая отрасль знания также недооценивала прагматическую составляющую внешней политики СССР и, напротив, считала советский курс продолжением теоретических дискуссий вокруг марксизма на практике. Между тем и политика СССР, и политика Исламской Республики Иран была (а в иранском случае и остается) перманентным колебанием между объективно необходимым национальным эгоизмом и прагматизмом и субъективным стремлением защитников «идейной чистоты» к сохранению «верности заветам и идеалам». Иран в недавнем прошлом и в настоящем не раз доказывал, что национальные интересы для него важнее, чем «религиозная чистота». Свидетельством тому - конструктивные отношения Ирана с христианской Арменией. Притом, что за последние двадцать лет иранско-азербайджанские отношения (а в Азербайджане большинство верующих мусульман - около 65% - шииты, а Иран считается главной шиитской страной исламского мира) не раз подвергались серьезным испытаниям на прочность, хотя в последнее время позитивные тенденции взяли верх. Схожим образом иранский прагматизм был проявлен и во время гражданской войны в Таджикистане (1992-1997), и после начала натовской операции (де-факто американо-британской) в Афганистане.

Интенсивное общение с ведущими политологами, университетскими преподавателями из Ирана (а среди них были и люди с дипломатическим, депутатским и административным опытом) и студентами продемонстрировало, что в выборе между идеологией и прагматикой они отдают предпочтение последней. Весьма характерно, что Международный центр проблем мира, упомянутый выше, имеет два отделения в Тегеране и в Лондоне, несмотря на все сложности в ирано-британских двусторонних отношениях. Между тем, сама эта структура сыграла немалую роль в выстраивании неофициальной дипломатии (то, что называется по-английски «back channel diplomacy»). Среди профессоров и преподавателей иранских вузов можно встретить тех, кто получал образование, защищал диссертации и проводил исследования на Западе. Так, одним из ведущих профессоров Института гуманитарных и культурных исследований в Тегеране является Сейед Джавад Мири, получивший образование в Швеции (Университет Гетеборга) и защитивший диссертацию в Бристоле.

В течение всех конференцияй практически не прозвучали понятия из пропагандистского лексикона («сионисты», «американский гегемонизм» и проч.). Даже в общении со студентами тегеранского университета имама Садыка (имеющего репутацию крайне консервативного и религиозного вуза) не прозвучали вопросы, которые выходили бы за рамки строгого академического дискурса. Несмотря на то, что приглашенный из России эксперт отмечал необходимость кооперации между РФ и Израилем в процессе ближневосточного урегулирования и по проблемам безопасности. Таким образом, критика действий США и их союзников, как минимум, в формате дискуссии, проводится подчеркнуто корректно. В данном контексте анализ не подменяется лозунгами и демонстрацией верности идеалам революции 1979 года и учению имама Хомейни. Данный подход мог бы быть взят на вооружение и российскими специалистами. Сложные (а в сегодняшних условиях близкие к конфронтационным) отношения с Западом не должны превращать экспертов в пропагандистов. Скорее всего, для публичного (и возможно, лекционного) формата, а также для общения среди «своего круга» в Иране используется другие формы и стили.

Но показательно другое. Идея объединения с кем-либо (в данном случае с Россией) ради такой сверхзадачи, как борьба с американским глобальным доминированием не ставится. Национальные интересы и представления о своей выгоде значат для иранских экспертов много больше, чем возможная солидарность в деле выстраивания геополитических альтернатив. Конечно же, на сегодняшний день для этого есть контекстуальное объяснение. Иран, начиная с осени прошлого года, переживает «разрядку» с США и с Евросоюзом. И будучи заинтересованным в сохранении конструктивного взаимодействия с Россией по Сирии, Афганистану, Кавказу и ядерной проблематике, не хотел бы терять позитивной динамики на западном направлении

Отсюда и определенный скепсис относительно российской позиции по украинскому кризису. Так, по мнению руководителя Института стратегических исследований Ближнего Востока Кайхана Барзегара, «кризис на Украине не имеет региональной природы, он отражает конфликт великих держав. И поскольку они вовлечены в такие важные проблемы для Ирана, как Сирия или ядерная программа, он становится важным для нашей страны». Следует заметить, что для иранских экспертов интересна не столько конкретика вокруг кризиса, сколько ряд принципиальных сюжетов. Тегеран критически воспринимает любые изменения границ в Евразии, видя в этом потенциальный прецедент. Этим объясняется его реакция на признание Россией Абхазии и Южной Осетии. Одновременно пронатовский курс Грузии в Иране также рассматривается как серьезный вызов. Здесь же и корни того, что Кайхан Барзегар назвал «активной нейтральностью» в вопросе о ситуации на Украине. Мотив «возвращения» крымского казуса самой России также присутствовал во многих выступлениях и комментариях иранских специалистов.

В обобщенном виде проблему российско-иранских отношений блестяще обозначил профессор факультета политических наук из Университета имама Садыка Мохаммед Хасан Хани (он был модератором круглого стола в Институте гуманитарных и социальных исследований). По его словам, Россия и Иран имеют 3 разных «прочтения» по таким проблемам, как история, международная политика и внешнеполитические приоритеты. И в самом деле, в работах иранских специалистов по кавказской тематике общим местом является вывод о недооценке российскими коллегами фактора истории в политическом позиционировании Ирана. Между тем, историки и политологи из Исламской Республики видят причины сегодняшней региональной нестабильности в утрате персидского влияния на Кавказе в XIX столетии в результате войн между Персией и Россией в 1804-1814 и в 1826-1828 годах. По словам Сейеда Джавда Мири, «разрыв между Ираном и этими территориями сказался очень пагубно на всех сторонах». Помимо этих сюжетов негативно воспринимаются также военное вмешательство России в персидскую гражданскую войну в ноябре 1911 года и операция «Согласие» (совместная советско-британская оккупация Ирана в годы Великой Отечественной войны). К слову сказать, тему оккупации поднимал и такой неудобный для Запада партнер, как экс-президент Ирана Махмуд Ахмадинежад. В декабре 2009 года он даже давал поручение своим министрам оценить размер ущерба от советско-британской оккупации с целью потребовать возмещения нанесенного вреда.

Если же говорить о международной политике, то «общими точками» между Тегераном и Москвой иранские эксперты считают так называемую «арабскую весну», которая вместо Египта фактически вывела в лидеры Арабского мира Саудовскую Аравию. В значительной степени одинаково прочитывается и отношение двух стран к Сирии, а также нестабильности на Северном Кавказе. По словам директора программы «Центральная Азия» в университете Тегерана Элае Кулаи (в недавнем прошлом она даже избиралась депутатом Милли Меджлиса Ирана), ее страна крайне опасается победы «нерационального ислама» на Северном Кавказе и видит на этом направлении общую платформу для взаимодействия.

Однако по поводу разрешения международного статуса Каспийского моря у Москвы и Тегерана наряду с общими подходами (неучастие третьих стран в процессе милитаризации крупнейшего в мире озера) есть и немалые противоречия. И иранские эксперты в отличие от российских коллег склонны встраивать этот сюжет в более широкий исторический контекст. При этом есть опасения относительно консолидации всего постсоветского каспийского пространства под эгидой Москвы против Ирана, что, конечно же, выглядит некоторым эмоциональным преувеличением. Принимая во внимание, хотя бы, разночтения между такими каспийскими игроками, как Туркменистан и Азербайджан.

По-разному прочитываются и международные приоритеты Ирана и России. По словам одного из участников дискуссии, «иранская сторона недовольна американской эксклюзивностью. И она хотела бы многополярного мира и реального равноправия, но не усиления российской эксклюзивности вместо американского доминирования». В определенной мере, результирующим итоги всех встреч и дискуссий, стало мнение профессора международных отношений из Университета Тегерана Джахангира Карами: «Россия и Иран работают больше по тактическим вопросам, есть явный недостаток стратегического общения».

Действительно, Иран продолжает оставаться страной, ориентированной на статус-кво. И Россия ценна ему именно в этом качестве (отсюда и высокий уровень понимания по Сирии и всему Ближнему Востоку в целом). Но там, где Россия сменила свою прежнюю роль хранителя статус-кво на «ревизиониста», это вызывает серьезные опасения и даже недоверие.

И последнее (по порядку, но не по важности). Иранских специалистов намного в большей степени, чем их американских и европейских коллег интересует развитие общественно-политической мысли, идеологии и культуры внутри России. Среди вопросов было немало таких, как отношение россиян к наследию Октябрьской революции 1917 года, сталинизму и советскому периоду в целом, развитие либерализма, социалистических и коммунистических доктрин, роль марксизма в сегодняшней РФ, самые популярные литературные течения, авторы и произведения. Практически общим местом в оценках специалистов из Ирана является вывод о дефиците «мягкой силы» и российского культурного присутствия в их стране. При этом глаз порадовало присутствие на выставке книг в Институте гуманитарных и культурных исследований трудов с характерными названиями «Пушкин и Восток», «Лермонтов и Восток», «Николай Гумилев и Восток», «Аллама Джафари и русские литературные мыслители». Нужно добавить к нему ряд трудов, которые могли бы четко разъяснять российскую политическую мотивацию, как в отдельных регионах мира, так и на международной арене в целом.

ЧИТАТЬ ЕЩЕ ПО ТЕМЕ «Реалистический подход»

14 октября 2014 | 09:04

Чем грозят странам Прибалтики российские контрсанкции

В Прибалтике надеются, что падение цен на сельхозпродукцию позволит частично компенсировать закрытие российского рынка внутренним спросом, но отсутствие роста цен вкупе с резким увеличением предложения приведет к вытеснению с рынка мелких хозяйств.

17 апреля 2015 | 19:25

Результаты энергетического саммита клуба «Валдай» в Берлине

Часть протекающих в экономике Европы перемен вызвана объективными причинами – технологическими прорывами и переменами на сырьевых рынках. Но другие напрямую связаны с субъективными факторами и непродуманными политическими решениями.

26 марта 2014 | 12:27

Украинское эхо на Кавказе

Хотя Украину нельзя назвать ведущим игроком на Большом Кавказе, ее роль и значение в процессах в этом регионе невозможно игнорировать. И международно признанные образования, и де-факто государства Закавказья внимательно следят за динамикой событий в этой стране и вокруг нее.

30 марта 2016 | 21:09

Геополитика и идеология в основе внешнеполитической линии США

США начинают переживать переосмысление своей роли в мире. Они еще не дошли до полного переосмысления. Они просто начинают видеть проблемы и неадекватности своей политики. Переосмысление произойдет через несколько лет. Тогда идеологическая компонента в наших отношениях минимизируется. Это может быть связано с новым президентом, но необязательно произойдет в период его правления.

Дайте нам знать, что Вы думаете об этом

Досье
20 ноября 2014 | 08:23
29 октября 2014 | 16:00
27 октября 2014 | 13:00
Следующая Предыдущая
 
Подпишитесь на нашу рассылку
Не показывать снова