Николай Силаев
Украина владела богатым наследством, но это наследство было общим с Россией и русскими и, вытравляя все русское из своей исторической памяти, она становится нищей.
ПРЕМИУМ
4 октября 2014 | 07:37

Украина: предел прочности конструкции

Любой текст, в котором намечается хотя бы частичное согласие между русскими и американскими политическими аналитиками по фактической стороне происходящего на Украине, - по нынешним временам большое благо. В такой перспективе благом следует счесть статью Мэтью Рожански «Возможно ли историческое примирение после украинского конфликта?» Он признает, что на Украине существует внутренний раскол. Он связывает этот раскол со специфической исторической политикой постсоветских властей на Украине и говорит, что бескомпромиссная риторика двух противостоящих друг другу сторон может обрести собственную инерцию и стать политическим фактором, препятствующим урегулированию.

В скобках можно было бы заметить, что пусть это будет единственным фактором, препятствующим урегулированию. Раскол на почве разных версий исторической памяти – вещь не самая редкая, и далеко не обязательно он ведет к печальным последствиям. Уж как Россия ни раскалывалась и ни раскалывается по поводу отношения к собственной истории, но это еще не основание устраивать гражданскую войну. Все общества раскалываются, демократическая политика, собственно, и есть управляемый элитами раскол, и в этом смысле сам по себе он не трагичен. Однако для Мэтью Рожански наличие раскола в видении истории – раскола и на самой Украине и между действующими киевскими властями и Россией – становится отправной точкой для призыва к историческому примирению.

Почему бы и нет? Но требуется несколько уточнений, фактических и концептуальных. Кто должен стать субъектами этого примирения? Если речь идет о Киеве и ополченцах, то лучше бы они сначала договорились о менее отвлеченных вещах.

Если дело дойдет до значимых конституционных решений в масштабе всей Украины, эти решения действительно могли бы сопровождаться и дискуссией об истории и исторической памяти. А так – ведь это и правда не самый насущный вопрос.

Если же речь идет о примирении Украины и России, то ставят в тупик аналогии, которые приводит Мэтью Рожански: германо-польское и российско-польское примирение и диалог о холокосте. Неужели он вправду думает, что происходящее сейчас (или происходившее в прошлом) между украинцами и русскими можно поставить в один ряд с тем, что происходило между немцами и евреями, немцами и поляками, да даже между поляками и русскими? Если он вправду верит в адекватность подобных сопоставлений – пожалуйста, но стоит иметь в виду следующее обстоятельство: предположение, что русские сделали с украинцами в прошлом нечто подобное, что сделали с евреями немцы, по сути, полностью соответствует тому представлению о русско-украинских отношениях, которое навязывал обществу Виктор Ющенко и другие радикальные украинские националисты и которое и спровоцировало имеющийся сейчас на Украине раскол. Исходным посылом для примирения оказывается утверждение одной из противостоящих точек зрения – и соответствует ли этот посыл объявленным целям?

Вообще аналогии при всей их духоподъемности оказываются самым уязвимым пунктом в статье. Например, Рожански пишет, что на Украине в 1944 – 45 годах была гражданская война. Однако фактически на Украине в это время – и еще несколько лет после указанного периода – советские войска подавляли гитлеровских коллаборационистов. Если представлять эти события гражданской войной, то можно ли, например, назвать «трагедией гражданской войны во Франции» в те же самые годы подвиг французского Сопротивления? А сравнение с Польшей вызывает еще менее приятный вопрос: не ставит ли Мэтью Рожански на одну доску бандеровцев, виновных в массовых убийствах гражданского населения в годы Второй мировой войны, и польских офицеров, погибших в Катыни и Медном?

По столь же категорическому, сколь и точному выражению Джеймса Скотта, «все идентичности сконструированы». Понятно, что респектабельный политический аналитик всегда конструктивист, если говорит о версиях исторической памяти и основанных на этих версиях идентификациях.

Но разделяемый всеми нами конструктивизм не должен терять из виду одного важного обстоятельства – из того, что все идентичности сконструированы, не следует, что все они обречены быть успешными и устойчивыми.

Сопротивление материала в интеллектуальных конструкциях имеет такое же значение, как и в материальных. И хотя все нациестроительские проекты в Восточной Европе похожи, из этого не следует, что все они в равной мере продуктивны и успешны. На самом деле, восточно-европейский политический пейзаж усеян обломками конструкций, не устоявших перед ветром истории. Зачем ходить далеко: разве не была политически значимой югославская общность? Разве не конструировали ее на протяжении поколений?

Российско-польское, немецко-польское примирение это диалоги состоявшихся национальных идентичностей – да, переживающих собственные внутренние трансформации, но состоявшихся. Эти примирения стали возможными потому, что немецкая, польская, русская исторические памяти оказались достаточно богаты, чтобы дать материал не только для вражды, но и для согласия. Что же до украинского проекта исторической памяти, украинского проекта нациестроительства в том виде, как он представлен сейчас в Киеве, то он несостоятелен и крайне беден.

Сам распад Украины, бескровный в Крыму, кровавый на Донбассе, свидетельствует о провале этого проекта. Разнородное и расколотое общество страны он объединить не смог. Он вообще касался и касается не вопроса объединения, а представляет навязывание определенной версии памяти большой части общества, которая в этой версии видела и видит для себя угрозу.

Нациестроительские конструкции бывают неустойчивыми не только в силу сменившейся политической конъюнктуры, но и потому что им банально не хватает внутренней прочности. Повторим, возможности интеллектуального конструирования небезграничны. История достаточно точная наука, чтобы не допускать оторванных от действительности манипуляций. Украинский проект очень непрочен. Русофобия присутствовала и присутствует в польском национальном проекте, но здесь она – следствие, а не корень. Ею проект не исчерпывается. Что же касается Украины, то она с самого обретения независимости строилась, отталкиваясь от образа «врага на востоке», делая русофобию своей сущностной чертой. Польша имеет обширное наследство: одно из могущественных восточно-европейских государств в XVI – XVII веках, аристократия, шляхетские вольности, немалый культурный опыт, восстания, причем именно под национальным флагом, против русского и немецкого господства, церковь как хранительница национального духа.

Украина владела богатым наследством, но это наследство было общим с Россией и русскими и, вытравляя все русское из своей исторической памяти, она становится нищей.

На ее долю остаются лишь странные конструкции вроде Запорожской сети как раннего опыта демократии в Европе, вымышленный «геноцид украинцев» (приватизация исторической трагедии всего Советского Союза) и позорная история бандеровщины. И еще – постоянная необходимость что-то скрывать; например, ту роль, которую сыграли в украинском национальном проекте большевики. Ведь именно они объявили украинскими космополитичный, городской, индустриальный Донбасс, открытую всему свету и еще более космополитичную Одессу, русские Харьков и Киев. Именно они провели украинизацию так эффективно, как не снилось самым радикальным украинским националистам начала XX века.

Бывает, люди живут и с этим. Хорватия, например, в определенный момент установила свой исторический генезис от марионеточного пронацистского режима усташей. Но построить на подобном наследии европейскую нацию в 40 миллионов человек – безуспешная затея. И сейчас эта затея проваливается.

Многие комментаторы пишут, что та ненависть, которую огромная часть украинского общества испытывает сейчас к Путину, к России, к «ватникам и колорадам», и есть успех нациестроительства. Что кризис и гражданская война сплотили украинское общество и теперь-то оно, наконец, станет единым. Это иллюзия. Не надо путать сиюминутную политическую мобилизацию с долгим историческим трендом. Эта мобилизация не компенсирует мучительную беспочвенность и пустоту той версии исторической памяти, которую избрал себе нынешний Киев.

Именно эта пустота делает невозможным примирение двух версий исторической памяти. Убери из «бандеровской» версии ненависть – и что в ней останется? Эта версия такова, что примирение с ней буквально, логически означает ее исчезновение.

Выход же состоит не в правильной «исторической политике», а в принципиальном отсутствии таковой. Правительства должны дать профессиональным историкам работать, а сами – почтительно отойти в сторону. Россия все еще обладает одной из сильнейших в мире научных исторических школ, будем надеяться, что и Украина не полностью растеряла этот потенциал, к которому она недавно еще была причастна. Качественные научные исследования, корректная академическая дискуссия куда больше сделают для мира, чем сколь угодно изощренные и благонамеренные фантазии интеллектуалов, далеких от сообщества профессиональных историков.

ЧИТАТЬ ЕЩЕ ПО ТЕМЕ «Стратегический обзор»

29 сентября 2015 | 21:02

Стратегия Путина гораздо лучше, чем мы думаем

Восемнадцати месяцев не достаточно, чтобы определить успех или поражение стратегии Москвы. Аналитики и комментаторы при каждом случае слишком быстро старались дать ей оценку. Есть у России большая стратегия или ее нет, но она удерживает за собой инициативу на Украине и в своей конфронтации с Западом. 

20 марта 2015 | 23:28

Дайджест внешней политики США за неделю (15-20 марта)

Очевидно, что США дают понять, что они не только не намерены отказываться от своей политики в отношении России, но и будут прикладывать все усилия, чтобы не допустить раскола среди европейцев.

14 июня 2017 | 21:10

Украинский вопрос. Сценарии развития украинского кризиса

События вокруг Украины позволяют говорить об «украинском вопросе» по аналогии с подобными «вопросами», возникавшими в Европе в прошлом – Балканским, Восточным –  узлами политических и прочих противоречий, которые в течение долгого времени определяли международный порядок. В украинском вопросе сплелись проблемы российско-американских отношений и противоречия по поводу европейской системы безопасности.

24 января 2017 | 20:06

Международные угрозы безопасности России в 2017 году

Развитие внешней политики России в 2017-м году будет определятся открывающимися возможностями и возникающими кризисами. К некоторым из них можно приготовиться. В нашем прогнозе «Международные угрозы 2016» мы выделяем 12 ключевых международных ситуаций, которые в наибольшей степени могут повлиять на интересы России в сфере безопасности в наступившем году.

Дайте нам знать, что Вы думаете об этом

Досье
11 августа 2015 | 13:04
18 апреля 2015 | 04:00
20 февраля 2015 | 15:00
22 декабря 2014 | 23:01
16 марта 2014 | 22:32
Следующая Предыдущая
 
Подпишитесь на нашу рассылку
Не показывать снова