Трагический инцидент со сбитым российским бомбардировщиком поставил отношения Москвы и Анкары с ног на голову. То, что еще вчера называли «стратегическими отношениями» ушло в прошлое, уступив место конфронтации с непредсказуемыми последствиями.
Сегодня в фокусе внимания политиков и экспертов ближневосточный театр российско-турецких отношений. Однако они не ограничиваются одной лишь Сирией. Интересы Москвы и Анкары пересекаются в Крыму, на Кавказе, на Кипре и в меньшей степени в Центральной Азии. Было бы целесообразно провести своеобразный аудит того, в какой точке находятся эти отношения в различных регионах. Не исключено, что в этом случае станут понятны и возможные риски для нарастания конфронтационных трендов и возможности для поиска возможных компромиссов.
В отличие от США и стран Евросоюза, Турция - не новичок в кавказской политике. В XVI-XVIII вв. исторический предшественник Турецкой республики - Османская империя - вела борьбу за доминирование на Кавказе с Персией, а в XVIII - начале ХХ вв.- с Российской империей. Значительная часть территорий нынешних государств Южного Кавказа в различные периоды входили в состав того мощного имперского образования.
Оттоманская империя стала вторым домом для многих выходцев из Большого Кавказа, покинувшего свою историческую родину в результате многочисленных военных кампаний. На сегодняшний день приблизительная численность выходцев из Северного Кавказа на территории современной Турции оценивается в 3-5 миллионов человек, азербайджанцев – 3 миллиона, грузин – 2-3 миллиона. Острейшим политическим вопросом для современной Турции является «армянская проблема» и дискуссия о квалификации событий 1915 года, как геноцида. Впрочем, некоторые ученые раздвигают хронологические рамки явления до нижней отметки - конец XIX века и верхнего рубежа- 1923 год. По оценкам таких турецких специалистов, как Мустафа Айдын, Митат Челикпала, Фуат Дундар, сегодня в Турции проживают порядка 70 000 армян. Но куда более многочисленные общины потомков бывших армянских подданных Оттоманской империи проживают сегодня в России, США, Франции, Аргентине и других странах, где их общественные и интеллектуальные лидеры ставят вопрос о четкой и недвусмысленной политико-правовой квалификации событий прошлого столетия. Вот и инцидент с российским самолетом Су-24 актуализировал дискуссию в стенах российского парламента о возможной криминализации ответственности за отрицание геноцида.
Однако в течение многих десятилетий после создания современной Турции в 1923 году ее элита фактически игнорировала кавказское направление. Вдохновленная идеями Кемаля Ататюрка о том, что ислам консервирует отсталость и сдерживает модернизацию, она была обращена к Европе (а после 1945 года и к США), полагая, что кавказское направление наряду с ближневосточным и балканским театром, было тесно связано с наследием Османской империи. В итоге кавказская проблематика была отодвинута на задний план турецкой внешней политики. В годы «холодной войны» Турция была лишь натовским форпостом по отношению к южной части Советского Союза, «вероятного противника» Запада.
После распада СССР в 1991 году Турция начала пересматривать свои прежние подходы. Этому способствовали несколько факторов. Во-первых, образование тюркоязычного независимого государства - Азербайджанской Республики. Турция признала его независимость 9 декабря 1991 года, то есть уже на следующий день после подписания Беловежских соглашений и еще до принятия Алма-Атинской декларации, ставшей правовым фундаментом для СНГ. Для Анкары этот факт имел очень важное символическое значение. По словам Мустафы Айдына, «после того, как в Азербайджане установилась советская власть, многие лидеры и интеллектуалы из Азербайджанской Республики переехали в Турцию и внесли свой значительный вклад в создание Турецкой Республики. Они жили здесь, создавали литературные и общественно-политические произведения, умирали в Турции, создав твердую основу для сегодняшних отношений». И поэтому после провозглашения независимости Азербайджана, как верно отмечает тот же автор, «большой сегмент турецкого общества воспринял это, как провозглашение суверенитета “второго турецкого государства”».
Во-вторых, этнонациональное самоопределение народов Северного Кавказа. Мы уже отмечали выше важность такого фактора, как наличие многочисленных диаспор, связанных с Кавказом. И их этническая и политическая идентичность в значительной степени определялась негативной памятью в отношении к России. Все это противопоставляло Турцию новой РФ, стремившейся как правопреемник СССР и самое мощное (в военном и в экономическом отношении) государство на постсоветском пространстве к сохранению своей эксклюзивной роли в этой части мира.
В-третьих, с окончанием «холодной войны» и распадом биполярного мира для Турции возникло много новых вызовов. Региональные конфликты в Нагорном Карабахе, Южной Осетии, Абхазии, Чечне происходили в непосредственной близости от ее государственных границ. В-четвертых, в новых геополитических условиях у Анкары появился шанс повысить свою капитализацию, как энергетического и логистического центра. Это - роль моста для международного транзита энергоресурсов из России, Закавказья, Прикаспийского региона и, возможно, арабских стран на европейский рынок и в Израиль. Все это требовало от Анкары выработки иных правил поведения в стремительно меняющемся окружении.
Первым провозвестником нового курса стал харизматичный Тургут Озал. Именно он разрушил знаковое табу, заявив о готовности нести ответственность за территории и регионы, которые являлись частью исторического пространства Османской империи. При этом риторика Озала (как и его действия) включала и элементы «жесткой силы» (давление на Армению, что закончилось в итоге сухопутной блокадой, поддержка боснийцев в конфликте с сербами и хорватами), и добрососедскую дипломатию (улучшение отношений со странами арабского мира). Затем ключевой фигурой в процессе формирования новых региональных отношений Турции стал Исмаил Чем (в 1997-2002 гг. министр иностранных дел республики). Во многом, благодаря его стараниям Москва и Анкара, пережив драматический этап осмысления северокавказских реалий, отказались от использования «сепаратистского оружия» друг против друга. Несмотря на то, что отдельные турецкие министры (Абдулхаллюк Чей, Девлет Бахчели) высказывались с жесткой критикой российской политики в Чечне, Турция на официальном уровне всегда поддерживала территориальную целостность России (символично, что эта позиция была озвучена в самый разгар второй чеченской антисепаратистской кампании в ноябре 1999 года во время официального визита тогдашнего премьер-министра Турции Бюлента Эджевита). Что же касается Москвы, то российские власти жестко и определенно отмежевались от всяких связей с Рабочей партией Курдистана (отказ от предоставления Абдулле Оджалану политического убежища) и осудили террористическую деятельность этой организации.
С приходом же к власти в Турции «умеренно-исламистской» Партии справедливости и развития во главе с Реджепом Эрдоганом Анкара стала вести более активную и самостоятельную политику, особенно на территориях, которые относились исторически к «османскому пространству». Именно он в 2008 году после завершения «пятидневной войны» предложил т.н. «Платформу стабильности и сотрудничества на Кавказе». Впрочем, эта инициатива не получила своей реализации просто в силу разнонаправленных интересов самих стран региона, а также внешних игроков. С началом же т.н. «арабской весны» интересы Анкары сконцетрировались на Ближнем Востоке, Кавказ ушел на второй план.
Как и в 1918-1920 гг., главным партнером Турции в Закавказье в постсоветский период стал Азербайджан. И хотя идея «второго турецкого государства», некогда популярная и в самой Турции и у лидеров Народного фронта Азербайджана, и не была реализована, активное военное и политическое сотрудничество двух стран - это объективная реальность.
Добавим к этому, что Азербайджан для Анкары имеет не только внешнеполитическое, но и внутриполитическое измерение. Диаспора - это не просто культурный фактор, но и электоральный. Отсюда и оглядка на Баку в оценках тех или иных геополитических сюжетов на Кавказе. Речь, в первую очередь, идет о поддержке территориальной целостности прикаспийской республики (что в отличие от европейской риторики имеет и практический инструмент в виде блокады сухопутной границы с Арменией). Грузинское направление для Анкары было также важным, хотя здесь можно найти много парадоксов. С одной стороны, активнейшая экономическая кооперация (турецкий бизнес сыграл важную роль в реконструкции аэропортов в Тбилиси и Батуми, а также в инвестировании в туристическую отрасль Аджарии), признание территориальной целостности и военное сотрудничество (реконструкция аэродрома в Марнеули), а с другой «открытое окно» для контактов с Абхазией. В 2009 году в Сухуми побывал даже заместитель министра иностранных дел Турецкой Республики Унал Чевикоз.
Но самым проблемным вопросом для обновленной турецкой политики на Кавказе стала Армения. За два десятилетия с момента распада СССР Анкара не раз подступалась к проблеме нормализации отношений. Было бы неверным говорить о том, что этот процесс начался с т.н. «футбольной дипломатии». Еще в начале 1990-х годов (до резкого обострения военной ситуации в Нагорном Карабахе) Армения и Турция пытались найти общие точки. Однако ни тогда, ни в период 2008-2010 гг. видимых прорывов не было достигнуто. Расчеты армянской стороны на «развод» турецкой темы и нагорно-карабахского урегулирования не оправдались, так же, как и надежды Турции на то, что тема геноцида армян будет принесена в жертву прагматике. Стороны добились возможного в сегодняшних условиях максимума: Протоколы о нормализации и об установлении дипломатических отношений подписаны, но не ратифицированы в национальных парламентах. И вряд ли имееют возможность быть поддержанными в ближайшем будущем без радикальной корректировки подходов сторон. Для Турции таковой был бы отказ от отождествления своей позиции по Карабаху с Азербайджаном, а для Армении полное сворачивание действий по международному признанию событий начала ХХ века, как геноцида.
При этом надо иметь в виду то, что вопрос о динамике армяно-турецкой нормализации помимо собственной логики находится под влиянием множества «смежных факторов», зависящих не только от воли самой Анкары.
В этом контексте стоит упомянуть «фоновые факторы», выходящие за рамки собственно Кавказа.
Заявив о своих устремлениях на Ближнем Востоке, Турция пошла по пути умножения проблем в отношениях с Россией. Трагедия, случившаяся 24 ноября 2015 года, не открыла чего-то нового. Она закрепила имевшиеся расхождения во взглядах на «арабскую весну», конфликт в Сирии, отношение к «Исламскому государству».
И сегодня и Москва, и Анкара стоят перед сложным выбором: или продолжить конфронтацию, или найти какие-то варианты ее купирования. В первом случае велика вероятность, «включения» Большого Кавказа в этот геополитический спор. В случае активизации «курдского фактора» Москвой у Анкары есть свои каналы влияния и на Азербайджан (что чревато новым «разогревом» нагорно-карабахского конфликта), и на черкесские диаспоры (что актуализирует проблему так называемого «геноцида черкесов»), и на общественное мнение внутри страны по северокавказской проблематике, которое трудно рассматривать, как пророссийское. К слову сказать, до сих пор Анкара не была большим поклонником ускоренного вхождения Грузии в НАТО. И вряд ли смена настроений по этому поводу будет в Москве встречена благоприятно.
Таким образом, встает вопрос о готовности Анкары и Москвы к поиску modus vivendi в двусторонних отношениях. Понятное дело, речь о возвращении к ситуации до 24 ноября 2015 года не идет. Но и «точку невозврата» еще можно не допустить, так как в противном случае «в нагрузку» к имеющимся проблемам на Ближнем Востоке можно получить и набор противоречий в других регионах, в частности, на Большом Кавказе. Притом, что обретения в конкуренции на этой площадке крайне сомнительны, а опыт выхода с нулевой (и даже отрицательной) отметки к позитивной динамике (во многом именно с использованием кавказского опыта) уже имеется.
Впервые опубликовано на сайте Центра политических технологий Политком.ru
Наверх